Участвующий в обменах пленными с Украиной депутат Шамсаил Саралиев — о том, как договариваются с украинскими военными, кто сидел напротив и о чем говорил за столом в Абу-Даби и о тропинках через границу — в интервью РБК 
Шамсаил Саралиев
— Как, когда и при каких обстоятельствах начинались обмены пленными и телами погибших между Россией и Украиной? Как вы попали в число людей, которые этим занимаются?
— Всеми процессами обменов занимается Минобороны, мы им только помогаем. С самого начала мы были свидетелями того, как наши ребята попадали в плен и там над ними издевались, снимали это на видео, стреляли по ногам, резали горло. С этим надо было что-то делать. Разные подразделения «Ахмата» участвуют в специальной военной операции с первого дня. Пленных из Чеченской Республики на Украине мало, несмотря на то что постоянно воюют десятки тысяч чеченцев. Тем не менее по каждому вопросу нужно было действовать. У украинской стороны всегда было особое отношение к выходцам с Кавказа. Они пытались на этом сыграть.
В мае 2022 года по поручению Рамзана Ахматовича Кадырова у нас состоялся долгий разговор с одним из высокопоставленных военачальников Украины. В ходе беседы он подтвердил, что приказом Зеленского назначен куратором всех российских пленных, которых на тот момент было несколько сотен. И он готов вести диалог. До него обменами со стороны Украины занималась вице-премьер Ирина Верещук. У нее эту тему забрали после того, как сдались «азовцы» (организация «Азов» признана в России террористической и запрещена). И у Киева главная цель была — вытащить всех «азовцев».
Я сказал, что мне нужно согласовать эту гуманитарную линию со своим руководством, с Рамзаном Ахматовичем Кадыровым, с Вячеславом Викторовичем Володиным, чтобы вести переговоры. Я сказал: «Покажите, что вы можете. Продемонстрируйте силу своих возможностей». В итоге путем сложных переговоров 15 июня 2022 года мне лично, без обмена, были переданы два снайпера, один из Оренбурга, второй из Тувы. Я на границе Украины и Белоруссии их забрал.
До последнего Министерство обороны не верило, что это возможно. И я попросил его представителя, офицера, чтобы он меня сопроводил [до места, куда привезут наших снайперов] и лично убедился.
Мы забрали этих двух ребят. Они были худые, изорванные, грязные. Я их отвез в ближайшую гостиницу на границе, купил новые вещи — футболки, майки, кроссовки, белье. Они переоделись, мы их накормили, я их привез в Москву и передал Минобороны. Мы нигде это не показывали, но сработало сарафанное радио, потому что их мамы, которые находились в разных группах, чатах, конечно, об этом на радостях рассказали.
Это было начало. Они (украинская сторона. — РБК) были заинтересованы в новой переговорной группе, через которую сумели бы вытащить своих людей.
— Украинские военные попросили у вас сразу кого-то на обмен или это был жест для подтверждения полномочий?
— Это был жест.
— Как и где проходил первый разговор с «высокопоставленным украинским военным»?
— Вы знаете, что между Украиной и Россией очень много родственных, семейных, дружеских связей. Много людей знают друг друга — по бизнесу, по спорту. Соответственно, есть общие знакомые. И через наших хороших общих знакомых у нас состоялся разговор по телефону, он длился 40 минут. Конечно, были и вопросы по тем людям, которых через британские спецслужбы они сумели затащить на Украину для того, чтобы демонстративно показать, что эти люди, которые раньше воевали на стороне ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России. — РБК), сейчас на Украине и воюют против России. И у меня был вопрос к руководству их силовиков, чтобы они нам их передали.
В ходе этой беседы они как раз предложили гуманитарные линии по погибшим, по пропавшим без вести и по пленным.
— Как происходила передача двух снайперов?
— Точка, где их нужно было забирать, была уже вне контроля белорусских властей. То есть нужно было перейти рвы, которые украинцы прокопали после вхождения наших войск. Там все было заминировано, были только козьи тропы, нам было сказано: ни влево, ни вправо не ходить. Ты находишься в поле, и может быть все что угодно. Вдали появился черный микроавтобус, вокруг не было ни души, оттуда вывели двух ребят с мешками на головах, их сняли, потом подвели, развязали. И еще надо было с ними уходить, обратно возвращаться.
Первый пост был белорусский. До него дошли и выдохнули. Мамам сразу позвонили. И вот после этого момента ко мне пришло 15 тыс. обращений. Это от всех, в том числе от украинских матерей. И по всем вопросам: плен, без вести пропавшие и какие-то моменты, которые с этим связаны.
Чтобы разделить эти потоки, я в 2023 году сделал для украинских родных специальную почту. Потому что у них такие же проблемы — без вести пропавшие, плен. И нет никакого понимания от властей, где их родственники.
— Сколько обращений от украинских матерей?
— Больше 2 тыс. С ними работали украинские спецслужбы и требовали ни в коем случае со мной не связываться. У меня в телеграм-чате матерей колеблется количество участников около 11 тыс. Те, у кого уже освободили родных из плена, те, кто в поисках, те, у кого дети до сих пор в плену, — все друг другу помогают.
Работа с близкими — основная. Особенно с теми, у кого родные без вести пропали. Потому что нет тела, человека нет в официальном плену, и родственники в подвешенном состоянии. Их окружают мошенники, какие-то люди, которые якобы во сне видели их близких. И под этим предлогом пытаются из них вытянуть деньги. Я вхожу в парламентскую группу по вопросам СВО, и мы больше ста законопроектов внесли, чтобы облегчить участь таких людей.
— Среди без вести пропавших есть те, кто погиб, а тело нельзя забрать из-за идущих боевых действий. Как решать эту проблему?
— Мы проговаривали как инициативу с нашим Минобороны: нужно создать двустороннюю комиссию, которая будет иметь возможность останавливать войну на определенных участках, объявлять режим тишины, чтобы обе стороны могли собрать тела. Там, где мы уже отвоевали, мы забираем тела, у нас огромное количество тел, которые мы передаем Украине. А там, где еще зоны боестолкновений, живые идут за погибшими, и, к сожалению, были случаи, когда они погибали. Поэтому, если будет создана такая комиссия, — она должна иметь возможность останавливать войну на определенном квадрате, устанавливать режим тишины на пять-шесть часов, две стороны могли бы по кодовым названиям, с белыми флагами сходиться и забирать тела, чтобы они месяцами, годами там не находились.
— Эта идея находит поддержку?
— Все идеи рассматриваются. Но, опять-таки, Минобороны виднее, насколько это сейчас опасно и целесообразно. Как переговорщик, я могу это предлагать, мы это проговаривали.
Многие вопросы нам удавалось согласовывать на месте. Например, в 2022 году были обмены в Запорожской области, это было очень сложное место. Мы сумели путем переговоров перенести точку обмена в Белгородскую область, на границу с Украиной. Самолет вместо пяти часов до Крымского полуострова стал лететь час до Белгородской области. В Запорожской области до точки обмена пленных приходилось везти на автобусах три-четыре часа по серой зоне, по очень сложному и опасному маршруту, и оттуда обратно возвращать наших пленных и раненых. А в Белгородской области за час ты уже в аэропорту, возвращаешься в Москву.
Шамсаил Саралиев
— Что произошло после того, как вы забрали без обмена двух снайперов? Как потом проходило ваше участие в обменах?
— Мы их вернули, и потом пошли обращения и через электронные адреса, и бумажными версиями. И мы точечно по каждому звонили. Например, был случай — у нас один капитан попал в плен. Он до этого на поле боя был представлен к званию Героя России. Капитан тащил на себе раненого до опорника, но не знал, что он уже захвачен врагом. Он попал в ловушку и вместе с раненым оказался в плену.
И когда они узнали, кто он, что недавно был представлен к званию Героя России за что-то, что сделал против них, они сразу приговорили его к смертной казни. Потом он рассказывал, что каждый день, который проводил там, думал, что это последний день. Такое было отношение. И когда мне позвонили, удалось связаться с переговорной группой, сказать, что есть такой кейс на передовой и либо вы сейчас спасете его, либо на что нам переговоры.
Ребята вытащили его оттуда, притащили в штаб, то есть в обменную зону, в хоть какое-то правовое поле, дали позвонить и мне дали слово, что его пальцем не тронут. В итоге его обменяли, сейчас он дальше воюет, получил звание майора.
Потом капитан рассказал, что действительно слово сдержали, ни один человек пальцем его не тронул, но то, что было до этого на передовой, — это, конечно, было ужасно.
В 2023 году у нас была закрытая встреча в Абу-Даби с большой переговорной украинской группой. Я на ней рассказал об обращениях, когда родным звонят и говорят: вот вам сутки, сделайте то-то, поджигайте завод или военкомат, иначе мы убьем вашего родственника, присылают видео, как бойцу приставили пистолет к голове. И я поставил вопрос о том, что с такими случаями что-то надо решать.
И с украинской стороной мы договорились, что будем реагировать на каждый такой случай. И есть уже десятки таких ребят, которых удалось спасти благодаря этой договоренности.
Были ли случаи, когда убивали? Были. Потому что это все происходит на месте, где человек попал в плен. Там цена жизни — ноль. Они оборачиваются, смотрят на своих погибших и пытаются уравнять. Но и для плена тоже кого-то оставляют.
В два часа ночи в выходные раздается звонок, маме или супруге даются сутки, и куда она побежит? Начинает на горячую линию звонить, если повезет — дозвонится. Ну, а что они поделают? Где-то на передовой, в яме, издеваются над человеком, режут его, в ногу стреляют. Пальцы отрезают. Потом это видео родственникам присылают. Здесь нужно быстро реагировать. И благодаря таким коммуникациям удалось спасти жизни.
Все эти видеоролики, я считаю, — это самый низкий и подлый уровень, чтобы так издеваться над пленным, который уже тебе не может ответить.
— Выдвигала ли Украина к вам аналогичные претензии по поводу видео с истязаниями пленных? Были такие случаи?
Шамсаил Саралиев
— Не было ни одного случая, когда с российской стороны звонили родным украинских пленных и требовали выкуп или выставляли какие-то требования совершить теракт. Мы, в свою очередь, обязались и обязуемся реагировать на такие моменты, если они будут, и украинская сторона это знает.
Но есть видеофакты, видеоматериалы, когда с Украины звонили родным российских военнопленных и давали 24 часа с требованиями совершить какое-то противоправное действие: совершить теракт, поджечь какой-либо объект или выплатить какую-то определенную сумму денег, иначе они убьют российского военнопленного.
С российской стороны нет ни одного подобного случая, о котором мы бы знали. Но если такие случаи будут, мы готовы реагировать. Такая договоренность у нас была, и благодаря этой договоренности десяткам наших военнопленных удалось спасти жизнь.
— Первые переговоры личные, не по телефону, это Абу-Даби? Или были еще встречи?
— Абу-Даби.
— Кто сидел напротив? Как строился разговор?
— Я видел перед собой интеллигентных людей, блестяще говорящих на русском языке. без каких-то распальцовок или угроз, без какой-то имитации бурной деятельности. Нормальных переговорщиков, которые заинтересованы забрать тех людей, кого они хотят. Ну и, соответственно, мы так же. Никаких эмоций, все спокойно на русском языке, без переводчиков обсудили все. Я поставил там острые вопросы касательно вымогательств и издевательств.
— Линия связи, о которой вы договорились в Абу-Даби, в постоянном режиме существует?
— Линия — это переговорная группа, это ребята с той стороны, которые отвечают за наших пленных. Они проводят обмены, согласовывают списки вместе с Министерством обороны, взаимодействуют, где-то договариваются, где-то не договариваются. Это очень сложный процесс.
Вся сложность заключается в том, что у нас много пленных украинцев, в разы больше, чем у них. И на всех саммитах, на всех международных мероприятиях Украина требовала обмен «всех на всех». И это было бы условно как обменять 2 тыс. на 10 тыс. Конечно, во время проведения СВО никто на это не пойдет с нашей стороны.
В апреле 2024 года я им предложил отдать всех российских пленных на равное количество украинцев. А по оставшимся мы предложим какую-то облегченную линию. России они не нужны. Как только мирное соглашение подпишете, эти люди вернутся.
Это была только инициатива. Я не решаю эти вопросы, их решает военное начальство, руководство страны. Кстати, эта инициатива была поддержана и украинскими журналистами и правозащитниками, они у себя посты ставили о том, что это разумно: всех на всех нам не поменяют, но к оставшимся пленным мы сделаем допуск международных организаций, чтобы подтвердить, что с ними ничего не происходит.
— Кто из пленных наиболее ценен для обмена?
— Российская Федерация никогда не делила пленных на категории, когда обращалась к Украине. Мы всегда забирали всех, кто попадает в список. Украина делит. Они в первую очередь ставят [в список] национальные батальоны, в том числе «Азов», это их постоянное требование. И если там нет никого из них, обмены иногда срывают.
Шамсаил Саралиев
— Вы сказали про срывы договоренностей. Как часто это происходит и по каким причинам?
— Причины очень простые: если они весь свой фонд из наших пленных обменяют, то они остаются без тех, кого они хотят забрать. Поэтому они пытаются всегда подсовывать фамилии этих людей или эту категорию.
— Часто срывались договоренности?
— Отменялись, переносились на какой-то неопределенный срок. И даже обговоренные обмены срывались, потому что там не оказывалось хотя бы нескольких человек, кого бы они хотели забрать.
В феврале 2023 года была договоренность с российской стороны. Главный переговорщик от Минобороны — генерал Сергей Валерьевич Егоров, он занимается обменами с самого первого дня специальной военной операции. И абсолютно все обмены проходили при его личном участии и при его личной подготовке списков. И когда украинских пленных привезли на границу Российской Федерации — а чтобы вы понимали, их для этого нужно собрать со всех мест заключения, скомпоновать, самолетами доставить на место, — Украина говорит, мы не будем менять, потому что нет каких-то фамилий.
Шамсаил Саралиев (справа) и Сергей Егоров
Представляете, какая была проведена работа, и сейчас, если будет срыв, этих людей куда-то надо девать. И они тоже не хотят возвращаться, через несколько десятков километров граница, их дом. И тогда я предложил дать позвонить своим родственникам тем украинским военнопленным, которые в этих автобусах сидели, чтобы сказать, что Российская Федерация свои обязательства выполнила. Они звонят: «Нас привезли на границу, мы уже почти дома, но нас не хотят менять».
И тогда родственники всех, кто находился в этом автобусе, надо отдать им должное, начали «шатать» ночью офис президента Украины. Офис президента начал, в свою очередь, задавать вопросы украинской переговорной стороне: «Вы что там творите? Почему не меняете людей?» И им все-таки пришлось их поменять.
— Как происходит, что каких-то фамилий на последнем этапе обмена не оказывается в списке? Финальные списки не согласованы или они могут меняться?
— В основном все списки согласованы. Но бывает, что у них есть «хотелка». И редко, но такие случаи бывают, когда этих фамилий не оказывается, и они начинают себя вести таким образом.
— Были истории, когда по согласованным спискам обмен прошел, а позже понимаете, что что-то не совпадает?
— В основном все списки согласовываются. Бывают такие случаи, когда по пути человеку стало плохо, он физически не может доехать до границы. Его снимают.
Были случаи, когда украинцы просили их не обменивать. Не хотели возвращаться. И когда ты их снимаешь с обмена, украинская сторона, которая приезжает за ними, требует дать им с ними переговорить. Говорят: мы не верим вам. А он вцепился в трубу и говорит: «Я не хочу. Не меняйте, оставьте, пусть я буду здесь сидеть, но туда я не хочу».
— Вы давали поговорить?
— Да, давали. Они говорили, но ребята отказывались.
— А что происходит с обменом, если кто-то из пленных отказывается?
Шамсаил Саралиев
— Тогда им приходилось кого-то снимать, чтобы выравнять количество. Но в основном мы договаривались, что мы потом довезем людей. Например, если обмен 100 на 100, то мы 99 вам отдаем сейчас, 100 забираем, и потом в следующем обмене отдадим вам 101.
— Тот, кто не захотел меняться, возвращается в место заключения?
— Да, там с ним уже работают. Например, один человек ушел на фронт из Мариуполя до его взятия российскими войсками, воевать за Украину. Сейчас у него семья, которая живет в этом городе уже с российскими паспортами. И есть такие категории, кто говорит: мы не хотим сейчас уезжать, потому что у нас родители уже в России. С ними отдельно ведется работа.
— Существует ли практика выкупа людей из плена?
— Практики выкупа российских военнопленных нет, не было, и ее нельзя допускать. Но есть практика, когда мошенники и аферисты звонят напрямую родным и требуют выкуп. Говорят: «Заплатите — мы его включим в списки. Не заплатите — он пропадет без вести и будет считаться без вести пропавшим». Во всех случаях это мошенники, не имеющие никакого отношения к переговорному и обменному процессу и которые звонят под видом украинской стороны, якобы этими процессами занимаются.
Мы, в свою очередь, в чатах с родственниками всегда об этом говорим, предупреждаем, чтобы не было никаких контактов с подобными людьми. Советуем, что, если такие предложения поступают, необходимо сообщать в правоохранительные органы на местах.
— В сентябре 2022 года в рамках обмена военнопленными пять командиров батальона «Азов» отправили в Турцию, они должны были оставаться там до окончания конфликта. Как на переговорах сказалось нарушение этой договоренности?
— «Азовцев» пленили тысячами. Я считаю, что эта категория людей необоснованно раскручена, если бы они были такими воинами, они бы толпой не сдались. Во-первых, они спрятались в бункер за местными жителями, за женщинами, за детьми, и закрылись. Если бы они были воинами, они бы сражались. Во-вторых, когда они сдавались, была договоренность, что пять командиров «Азова» уедут в Турцию до конца СВО и будут там сидеть. И остальные тогда выходят, без потерь. Понятно было, что атаковать бункер уже было сложно, были бы с обеих сторон потери. Причем с мирными гражданами, которые там прятались. Руководство приняло такое решение, и на этих условиях они уехали. Не прошло и года — Владимир Зеленский привез их в Киев как национальных героев, нарушив все договоренности.
С этим что-то надо было делать, и родилось такое предложение, чтобы за каждого командира «Азова» они отдали 15 солдат и офицеров из той категории, которой они вообще не хотели менять.
Многие в это не верили, говорили, что это реализовать будет сложно. Сам механизм и детали реализации я не буду рассказывать. Но 3 января 2024 года эти все 75 человек были привезены и без обмена отданы российской стороне. Хотя они предлагали другую категорию сначала, и мы отказались.
Мы поехали, их забрали и вернули в Москву. Это была уникальная и блестящая операция.
— А какие категории Украина не желает возвращать российской стороне?
— Разные. Например, кого-то хотят посадить пожизненно, кому-то хотят дать 20 лет.
— То есть те, против которых есть уголовные дела?
— Да, те, которые они сделали для своей отчетности. То есть они выделяют у себя такую группу и, присылая уже ответ на запрос, есть ли такие ребята, говорят: да, есть, они в плену, но они помечают их как «обмену не подлежит». В категорию не подлежащих обмену, по мнению украинской стороны, входит огромное количество военнопленных из ДНР, ЛНР, которые сидят там в тюрьмах по статье «госизмена». А другие — да, обмену подлежат.
И мы сидели и специально выписывали эту категорию не подлежащих обмену.
— Все 75 — это были те, что «обмену не подлежат»?
— Ну, практически да. И те категории, которых они с первых дней не хотели вообще отдавать. То есть те, кто долго находились в плену, мимо всех обменов проходили.
— Почему Украина согласилась на это?
— Украина была вынуждена согласиться. Когда мы им предложили, они сказали: «С какого мы будем их отдавать?» Пришлось применить вариант Б. Вариант А предусматривал добровольную передачу.
— В чем заключался вариант Б?
Шамсаил Саралиев
— Пришлось поработать. Конечно, всем хотелось, условно, войти в комнату через дверь. Но пришлось долбить потолок, пришлось заходить в эту комнату по самому сложному варианту.
И их действительно привезли. А через месяц они сбили свой же самолет, на котором мы — переговорная группа — должны были находиться.
Никто не знает, зачем они стреляли по самолету. Украинцы прекрасно понимали, что в этот день, в день обмена, в белгородский аэропорт прилетят два борта с украинскими пленными. Потому что объявляется режим тишины по согласованию обеих сторон, происходит большая гуманитарная история. И тут они сбивают самолет.
Разведчики докладывают ракетчикам, что там ценный груз. И ракетчики в своем бункере нажимают на кнопки, и двумя ракетами сбивают самолет с 65 пленными украинцами. Потом, когда это становится известно, они официально говорят, что там не было ни одного пленного. Все их родственники нам позвонили, и мы сказали, что, к сожалению, все эти 65 пленных находились на борту. Все эти родственники поехали к высшему командованию Украины, которое обменом занимается, те сказали, что там не было никого из украинских пленных. Они до последнего не признавали, что там были пленные, даже не забирали останки.
— Вы должны были лететь на этом самолете?
— Да, мы периодически летали на этом самолете. Но я в тот день принял решение наземным транспортом добраться до точки обмена. И взял с собой тех, кто меня тащил на этот самолет.… Ничего не чувствовал, никакой конспирологии.
— Как эта авиакатастрофа повлияла на дальнейшие переговоры?
— Жизнь такова, главное — максимально вернуть людей. Нашим бойцам намного сложнее находиться в украинском плену, чем украинским в России. И если вначале была острая фаза, когда бесчинствовали, путем переговоров нам удалось убедить, что не надо так делать, потому что мы тоже можем зеркалить эту историю. Сейчас это гуманитарная история, и с 2023 года этот накал, эта острота спала. Хотя на передовой происходили чудовищные истории.
— То есть стало проще договариваться после 2023 года?
— Да, им пришлось построить лагеря, демонстрировать, что с нашими пленными все в порядке.
— Мы знаем о публично объявленных обменах. Есть ли непубличные? Какая доля обменянных на них приходится?
— За все это время, помимо официальных обменов, действительно были, но незначительно и немного, так называемые полевые обмены, когда на линии соприкосновения два командира с разных сторон принимали решение, чтобы провести быстрый обмен. И бывало, что меняли два на два, три на три, десять на десять.
Но в целом массовой такой практики нет, и в основном обмен проводится официально, после всех проверок и процедур.
— Какая роль у международных переговорщиков?
— Международные организации, страны делают благородное, богоугодное дело, чтобы мы могли возвращать людей. Площадку для встречи Эмираты предоставляли. Я считаю, нужно поблагодарить эту страну. Они трепетно относились и относятся к этой гуманитарной миссии.
Сейчас с назначением, точнее, с возвращением переговорной группы во главе с Владимиром Мединским это стамбульская площадка, благодаря которой за первое полугодие было обменяно столько ребят, сколько не обменяли за весь прошлый год. Это хороший результат.
Международные организации помогают, в том числе Красный Крест, как бы мы ни относились к нему. В частности, они помогают с письмами.
Наша сторона — это уполномоченный по правам человека Москалькова Татьяна Николаевна. Это наш депутатский институт, так как у нас представители регионов, а эта проблема касается всех, соответственно, они обращаются к своим депутатам. У меня здесь проходит сведение этих обращений.
Вот сегодня до вашего приезда у меня была мама из Осетии. Приехала, хотя я ее просил не ехать, сам бы к ней приехал туда, или по видеосвязи можно было переговорить. У нее без вести пропавший парень.
— Какая роль в переговорах у Романа Абрамовича, других бизнесменов и политиков?
— Я считаю, что всех, кто участвуют в процессе, в результате которого хоть один человек возвращается, нужно поддерживать, нужно признавать. Есть ребята, которые всю жизнь вместе, на всех международных соревнованиях общались, тут началось все это, но коммуникации остались. Деловые связи, спортивные — все нужно применять, чтобы гуманитарная миссия срабатывала. Поэтому это только нужно поддерживать.
— Как вы с взаимодействуете с группой Владимира Мединского?
— У нас несколько коммуникаций было. Есть наработки успешные по вопросам обмена. У Мединского шире был круг вопросов, но, к сожалению, все свелось только к обмену, потому что украинская сторона начала отрезать все другие моменты. Нашими наработками по обмену и мыслями я поделился. Что-то было принято в работу, какие-то успешные истории можно реализовать.
— Вы участвуете в процессе обмена гражданских?
— По этому вопросу не работаю. Татьяна Николаевна Москалькова активно занимается этой проблематикой. Обращения идут, и ко мне идут, в первую очередь к ней идут. Она со своим украинским коллегой непосредственно эту работу ведет, у них получается. Вот недавно в крайнем обмене 20 на 20 были обменены, возвращены люди гражданские.
— После Стамбула начались срочные санитарные обмены тяжелоранеными. Как оцениваете эту работу? Как она проходит?
— Украинская сторона этому не препятствует. Здесь принцип — родные стены лечат лучше. Бывали разные случаи, например когда открытые переломы просто забинтовывались. Офицера мы одного встретили с такой ногой. Я не говорю, что такое везде, были случаи, когда и лечили, и лечат, и действительно помогают, и действительно спасают жизни. Поэтому огульно всех обвинять нельзя. Но в данном случае было так — обменяют, там себе починишь ногу.
Шамсаил Саралиев
— Медики участвуют в обсуждении и подготовке таких обменов?
— Мы меняли легендарнейшего парня, командира танка, потом ему орден Мужества дали. Он в танке горел, получил более 50% ожога. Врачи украинские его не отдавали на обмен, боялись, что он не доживет. Его надо было сначала чуть-чуть укрепить. И я попросил главного ожогового хирурга Белгородской области, выдающегося врача. И мы с ним поехали с реанимацией, когда этого парня возвращали. Он сразу увидел три проведенные операции и узнал, кто делал эти операции. Это пограничный регион, и они на международных врачебных конгрессах общались с этим украинским профессором, который лечил танкиста и не отдавал его, считая, что он не доедет. Наш хирург сказал: «Первое, что необходимо, было сделано».
— Вы рассказали про обращения от украинских матерей? Как вы с ними работаете?
— Помимо обращений есть еще родственники украинцев, которых пленил «Ахмат», какая-то часть из них, несколько сотен содержатся в Чеченской Республике. Эти родственники напрямую со мной на связи. Они провели несколько митингов с плакатами «Освободите из Чечни наших пленных». Мы говорим, что готовы обменять, но вы отдайте тоже нашу категорию людей, которых вы держите в плену. Мы говорим, работайте уже с вашими военачальниками, которые этому препятствуют. Сейчас ведутся переговоры.
Мы никогда родственникам не чиним препятствий. Если хотели поговорить — давали поговорить, хотят видеообращение — мне присылают видеообращения, например, дети записывают: «Папа, у тебя день рождения, поздравляю».
Дошло даже до того, что украинская сторона заревновала, они не могут запретить общаться.
— Украине передаете информацию об обращениях их матерей?
— Конечно, они знают.
— Появилась система психологической помощи матерям пленных и пропавших без вести?
— Я большое спасибо хочу сказать матерям, у которых родные вернулись, и теперь они помогают уже тем, кто тоже попал в эту беду. Они друг другу помогают, друг другу советуют.
Я провожу постоянные приемы граждан. Сложность в том, что они со всех сторон хотят приехать, а это дорого. Мы пытаемся по видеосвязи с ними переговорить. Или через депутатов, которые от этих регионов, чтобы поехали в свои региональные недели, они провели с ними встречу, объяснили, что делать.
Самая сложная категория — это без вести пропавшие. С их родственниками очень сложно работать и властям, и всем.