Как реальность камуфлируется под «стабильность»
Язык — явление живое. Актуальная реальность оказывает на него влияние, язык, пусть и медленно, но меняется. Качество и скорость этих изменений могут немало рассказать о сути происходящих в обществе процессов. Буквально можно поставить социально-политический диагноз. А значит и найти решения проблем, проложить путь в будущее.
«Россия ожидает компактный урожай зерна с рисками для качества». Сообщения с таким заголовком появились на днях. И если с «рисками для качества» всё более-менее понятно — привыкли, то «компактный урожай» поразил своей лингвистической новизной. Компактный — то есть небольшой, маленький, хотя ожидался, видимо, рекордный.
В прежние времена, когда перспективы страны напрямую были связаны с размером собранного урожая (засуха, наводнение, потрава саранчой воспринимались хуже, чем блэкаут или отключение интернета сегодня), который кормил податное сословие — абсолютное большинство, подобная «компактность» прямиком приводила к беде.
Сейчас никто и ухом не повёл. Подумаешь, чуть ниже будут валютные поступления. Не испугались в том числе и потому что непривычное в таком контексте слово «компактный» не так жёстко бьёт по мозгам как трагическое «неурожай», грозящее голодом. Мастера манипуляции, российские чиновники хорошо знают своё дело.
Ещё одно их изобретение: «отрицательный рост». Означающее увеличение существительное «рост», соединившись с прилагательным «отрицательный» породило оксюморон — то, чего не может быть.
Кажется, чиновники даже соревнуются друг с другом за честь стать автором того или иного эвфемизма, ловко позволяющего дурачить, если не ушлое начальство, то хотя бы народ. Из свежего: «охлаждение экономики» профильного министра Максима Решетникова (или он просто ввёл западный термин в российский оборот?).
Экономика, говорил министр, пару лет росла высокими темпами — т. е. была «перегрета», и потому нынешнее замедление темпов роста — это «охлаждение». Использование для описания экономических процессов понятий из мира физики, термодинамики позволяет удачно наводить тень на плетень, снимая ответственность с заинтересованных лиц.
Ещё один популярный штамп — «импортозамещение», призван закамуфлировать необходимость собственного пути развития отечественного производства. Ведь заменяя только то, что уже есть на рынке, страна принципиально отказывается от новаторства, изобретения ещё небывалого ни у нас, ни за рубежом. Явная демонстрация вторичности.
Впрочем, экономические нюансы редко различаются большинством и потому эвфемизмы здесь работают. Сложнее обманывать народ в социальной сфере.
Людоедская «оптимизация», затеянная властями в медицине и образовании, была мгновенно прочитана людьми как сокращение, урезание, лишение их прав в жизненно важных сферах.
В 90-е аналогичным «оптимизации» ругательством стало слово «секвестр» (бюджетных расходов), впервые применённое тогда вице-премьером Чубайсом.
Исправлять последствия случившегося сразу после секвестра отказа от обязательств — дефолта пришлось правительству Примакова—Маслюкова. «Оптимизацию» 2010-х исправлять некому.
При этом верхи делают вид, что и не надо. Главное, говорят они, это «стабильность». Ещё один эвфемизм. То, что синонимы стабильности — стагнация, застой, их, кажется, не волнует. Как и то, что стабильность бывает разная. Так, динамическая стабильность летящего по шоссе велосипеда сильно отличается от стабильности телеграфного столба.
Народное чувство юмора даже родило такую особенную форму от слова «стабильность» как «стабилизец» (прямого отношения к «стабилизации» не имеет), отсылающую к иным, находящимся на грани допустимого, обозначениям обстановки, противоположной спокойной и размеренной стабильности. «Звездец» и «капец» — из той же серии.
Стремление властей во что бы то ни стало не нарушать впечатление о стабильности привело к тому, что опасные для психики термины заменялись даже во время пандемии коронавируса. Так появилась «самоизоляция» вместо карантина, «режим нерабочих дней» — вместо простоя, «плато» — вместо пика смертности, который не снижается.
Мастерство смягчения острой терминологии шлифовалось годами. Сначала беспокоящие граждан взрывы и теракты были заменены на пресловутые «хлопки», пожары — на «возгорания» и «задымления», а наводнения, паводки и половодья на совершенно кастрированные «подтопления». Спи, обыватель, спи…
Начало спецоперации ввело в оборот «боестолкновение», как лёгкую версию слишком уж брутального «боя», глагол «задеть», который используется вместо «ранить», и страшное слово «обнулить», равнодушно описывающее смерть, гибель, убийство, случившиеся в условиях особого правового, фактически военного, положения, а потому вполне законные.
Отдельно стоит сказать о «дискредитации». По правилам русского языка дискредитировать то или иное явление можно только изнутри.
Например, армию дискредитирует Тимур Иванов, осужденный за хищения военным судом. А внешние недруги, например, те или иные критики, могут на армию только клеветать, за что в УК есть соответствующая статья.
Военная тема напрямую подводит к политике. В условиях СВО она предсказуемо почти замерла, но кое-какие особенности прежней вольной политической жизни ещё не забыты.
Например, частое использование слова «активисты» без добавления к ним каких-либо политических координат.
Какие активисты?! — хочется крикнуть. Коммунисты? Нацисты? Либералы? Правые? Левые? Нельзя же до такой степени выхолащивать содержание слов там, где их используют ровно для того, чтобы давать качественные характеристики.
А вот термин «суверенная демократия», изобретённый злым гением русской политики Владиславом Сурковым, вполне годится. Приходится признать. Демократия — не значит вседозволенность, как бы говорит этим автор. Она должна иметь как минимум одно ограничение — национальные интересы страны. Поэтому «суверенная».
Впрочем, отдельные удачные примеры новояза, не могут, заслонить главного — новые термины вводятся как правило для одной цели — смягчения, выхолащивания, обеднения содержания. И в конечном счете изъятия из понятий жизни, для их омертвления. Всё, что несёт хоть какой-то смысл, тем более в яркой форме, должно быть безжалостно стёрто.
Подобный подход безошибочно свидетельствует о торжестве бюрократии, захватившей изрядную долю неформальной власти в стране. Столоначальники желают оставаться ими вечно, но не умея рисковать, пытаются нейтрализовать конкурентов с помощью хитрости — фиксируют, цементируют своё положение, парализуя страну с помощью пустой лексики.
Они даже чувственное наименование нашей страны: «Россия» — любят заменять уныло канцелярским «Российская Федерация». Да, по Конституции они равнозначны, но поэзию никто не отменял. Америка — поэтично, Соединённые Штаты — нет. Россия, Россия — звучит как небесная музыка, Российская Федерация — как параграф в Уголовном кодексе.
В начале было слово, утверждают библейские источники. Оно лежит в основе всего и сейчас, и всегда. Мощное будущее требует сильных слов, а не бессильных эвфемизмов.
About The Author
